– Тристан, прояви милосердие!

– Нет, миледи, милосердие не относится к моим достоинствам!

И он вводил ее своими поцелуями почти в состояние беспамятства, когда она не помнила, что она делает, где она, и оставлял ее жаждущую и умоляющую, чтобы начать все сначала. Уже наступил день. Но Тристан все не прекращал свои ласки, не пропуская ни одного участка на ее теле, чтобы не покрыть его поцелуями, он нежно касался руками ее груди, целовал ее в живот и ниже… ниже, доводя ее почти до оргазма, и когда Женевьева стонала, что она больше не может, он только смеялся.

Женевьева обнаружила, что, когда ей кажется, что дальше уже нельзя, когда ей становилось настолько хорошо, что она едва могла сдерживать рвавшийся крик, Тристан продолжал ласкать ее, и ей становилось еще лучше, хотя это казалось невозможным.

Когда Женевьева попросила, чтобы он разделся, Тристан ответил, что она это сможет сделать сама. И к собственному удивлению, Женевьева подчинилась и снимая с него рубашку принялась ласкать его грудь быстрыми движениями языка, опускаясь все ниже и ниже…

Она внимательно следила за его реакцией и подчинялась его любому невысказанному желанию, наслаждаясь вместе с ним, прислушиваясь к его страстному шепоту и к тому, как учащалось его дыхание от нахлынувшего на него возбуждения. И вот его руки привлекли ее к себе, и они слились воедино…

Никогда, никогда прежде не было так как сейчас… Они лежали, обессиленные, тесно прижавшись друг к другу…

Но вот Женевьева вскрикнула и вскочила на постели, услышав стук в дверь и узнав голос Джона. Тристан счастливо рассмеялся.

Он быстро соскочил на пол и, подхватив одеяла, набросил их на кровать, и тут же крикнув Джону, чтобы он входил, забрался обратно в постель. Женевьева вспыхнула, но тот остановился на пороге и, пожелав им счастливого Рождества, напомнил, что уже поздний час, что все гости уже давно одеты и ждут в зале, и им следует быстрее одеваться и спускаться вниз.

Тристан снова рассмеялся и крепче прижал к себе Женевьеву, не взирая на ее смущение, и пообещал, что они скоро будут готовы присоединиться к остальным.

Ни Тристан, ни Женевьева не заметили человека, стоявшего в глубине коридора за спиной Джона и заглядывавшего внутрь. Лицо этого человека исказилось и побледнело от охватившего его гнева, когда он увидел, как Тристан привлек к себе молодую полуобнаженную женщину.

Дверь закрылась, Женевьева вскочила с кровати и прошлепала к сундуку, чтобы выбрать себе платье. Тристан не спеша встал и начал спокойно одеваться с довольной улыбкой на губах. Но после того как он помог Женевьеве застегнуть на спине маленькие пуговицы и затянуть завязки на лифе, он приобнял ее за плечи, повернул к себе и пристально посмотрел в глаза.

– Я бы хотел, чтобы бы ты сделала мне еще один подарок.

Широко раскрытыми от удивления глазами Женевьева молча смотрела на него, по ее лицу пробежала легкая тень.

– Тристан…

– Я должен сегодня уехать, Женевьева, ко Двору вместе с лордом Гиффордом и остальными.

– Что? – Женевьева постаралась не показать своего разочарования и огорчения.

– Я должен вернуться в Лондон, Генрих призывает меня. Я не хочу снова запирать тебя в башне, пообещай мне, что за время моего отсутствия, ты не попытаешься сбежать.

Она быстро опустила глаза и спросила себя, почему она чувствует себя такой несчастной и одинокой от того, что он оставляет ее. Это утро… это совсем особенное утро, когда они были так близки, так…

Между ними происходило то, что не могло, не должно было быть, и Господи, неужели она утратила свою гордость и независимость вместе со своей свободой и честью?

– Женевьева!

– Тристан, это несправедливо!

– Женевьева, я не хочу, чтобы при тебе находилась денно и нощно вооруженная охрана.

Она запрокинула голову и посмотрела на него несчастными глазами. «Если я дам тебе слово, как ты сможешь поверить ему? Я все еще не оправилась от удивления, что ты осмелился спать вместе со мной в одной постели, ведь ты клялся, что никогда не сделаешь этого».

– Возможно, что я ошибаюсь.

– Возможно.

Внезапно он отвернулся от нее, и Женевьева отступила на шаг. Но вот он снова повернулся к ней и протянул ей обнаженный меч рукоятью вперед.

– Возьми! – прорычал Тристан.

Она не могла, не хотела… Женевьева начала потихоньку пятиться от него, но он подходил к ней все ближе, глаза его превратились в бездонные дыры, на шее от напряжения вздулись вены. Вот он схватил ее за запястье и притянул к себе, между ними находился обнаженный клинок меча.

– Возьми его, возьми его теперь же, если ты этого хочешь!

– Тристан, прекрати! – выкрикнула Женевьева, чуть не плача.

– Дай мне слово! – прогремел он, крепко сжимая стальной хваткой ее руку. И Женевьева поняла, что он не понимает, что держит ее.

– Возьми меч, Женевьева, или дай мне слово!

– Даю тебе слово, Тристан, пусти меня! Пожалуйста…

– Перед Всемогущим Господом, Женевьева, поклянись!

– Клянусь перед Всемогущим Господом, перед всеми святыми! А теперь, пожалуйста, пусти меня, не смотри на меня так…

Тристан отпустил ее и отвернулся, засовывая меч обратно в ножны. Он молчал, наклонив голову. Затем повернулся к ней и протянул руку, умоляя взглядом, чтобы она приняла ее.

– Пошли, нас ждут.

Женевьева взглянула в его глаза, но ничего не смогла прочесть в них, она неуверенно протянула ему свою руку, и они вышли из спальни.

* * *

Женевьева весь день ходила, как в воду опущенная, страдая от того, что Тристану нужно уезжать.

Он стоял с ней рядом во время мессы, когда отец Томас и отец Лэнг возносили свои молитвы. Она кожей чувствовала на себе осуждающие взгляды священников.

Ей хотелось крикнуть, что в этом нет ее вины, но Женевьева прекрасно понимала, что вина ее есть, ибо ее никто не заставлял силой каждую ночь спать со своим врагом, которого она буквально пригрела у себя на груди.

Она опустила голову, хотела молиться, но не могла. Эдвина как-то рассказала, что отец Томас приходил к Тристану, возмущенный их отношениями и, кажется, потребовал, чтобы Тристан либо обвенчался с ней, либо отпустил ее.

И Тристан напомнил отцу Томасу, что тот сам не был свободен от греха плоти, факт всем в Эденби известный, но широко не обсуждавшийся.

Судя по всему, Тристан и не думал жениться ни теперь, ни позже. Что, как убеждала себя Женевьева, вполне соответствовало и ее желаниям. Правда, у нее не было иного выбора, кроме как оставаться любовницей. Но она не сможет выйти замуж за него. Ведь при венчании жена дает клятву любить мужа и во всем повиноваться ему. Конечно, можно дать подобную клятву, но она не хотела стать клятвопреступницей. Тристан может взять ее целомудрие, но никакой силой ему не добиться ее покорности. Ибо она поклялась в верности своему отцу, Акселю, всем тем, кто пал, защищая Эденби.